Предыдущие части статьи вы найдете здесь: ПЕРВАЯ, ВТОРАЯ, ТРЕТЬЯ
Такая история.
Павел поступил как герой: он схватился в поединке со своим страхом и погиб, но страх погиб вместе с ним. Если бы по возвращении его в часть с ним поработал опытный психотерапевт, этот офицер, возможно, остался бы жив. Не берусь фантазировать, сколько потребовалось бы сессий – одна, две – но, думаю, совсем немного, потому что Павел был готов на что угодно, лишь бы остаться в боевом строю. Предполагаю, что в его случае для начала надо было бы проработать травму на «линии жизни», когда он был ранен, возможно, одновременно всплыл бы и детский травматический опыт. ( Как в случая с Виктором: двухсотые в станице, убитая мама в 7 лет). Потом следовало сходить к «глубинному ядру» страха, выявив его позитивное намерение. Затем заняться «линией времени». И, наконец, из третьей позиции поработать с ситуацией боя. Можно было бы. Но…
Вернусь к Константину. Мы столкнулись с его глубоким и застарелым чувством вины. Понятно, что здесь «картинки», «линия жизни» или «третья позиция» бесполезны. Мы с ним просто говорили. Константин – скромный и молчаливый человек, поэтому это нельзя назвать разговором, хотя у нас и был диалог. Терапевт задавал вопросы, а клиент отвечал. В данном случае сложно сказать, в какой технике велась работа. Рефрейминг? Да. Но этого мало, хотя терапия базировалась на нем. Общение шло на «понятийном» уровне мастерской Ф.Е.Василюка и заключалось, скорее, во всестороннем, объемном анализе ситуации, вычленении из нее того смысла, который был тогда полезнее для человека, оставшегося в живых, когда его друг погиб. Кстати, Павел иногда ему снился и говорил: «Да брось ты, Костик! Ты тут не при чем». Но после таких снов на душе становилось только тягостнее.
Приведу в укороченном варианте сессию с Костей, длившуюся около часа. Сокращены только те моменты, когда он рассказывал о своем друге.
Т. — Если я правильно понимаю, Павел, как и ты, был офицером с большим военным опытом.
К. – Да.
Т. – А скажи, когда в часть возвращается человек примерно в таком состоянии, в каком вернулся Паша, есть ли у него шанс прийти в норму, если он не участвует в боевых заданиях, а просто слушает рассказы своих товарищей, возвращающихся с передовой? Есть ли у него шанс перестать бояться таким образом?
К. – Нет.
Т. – Как опытный военный Павел это понимал?
К. – Да, конечно.
Т. – Так значит, ты все равно не помог бы ему прийти в норму, даже если бы не взял его с вами в тот раз?
К. – Нет.
Т. – У людей в таком состоянии обычно сколько еще боев? Один, два?
К. – Не больше. Убьют.
Т. -Значит, если бы Паша не пошел тогда в разведку, ему осталось бы жить максимум один-два боя?
К. – Да, наверное…
Т. – А если бы он сумел уже в тот раз справиться со своим состоянием, то стал бы сразу гораздо более жизнеспособным?
К. – Да.
Т. – Значит ли это, что единственным для него шансом снова встать в строй было включиться в вашу жизнь сразу же, с первого раза?
К. – Да.
Т. – Как опытный военный он это понимал?
К. – Да.
Т. – Если бы ты все же запретил ему идти на задание, помогло бы или помешало ему это справиться со своим состоянием в следующем бою?
К. – Конечно, помешало бы.
Т. – Похоже, ты сделал единственно возможный выбор, чтобы дать ему шанс преодолеть свой страх?
К. – Да…
Т. – Значит, ты дал ему единственную возможность остаться в живых?
К. – Да…
Долгая пауза.
Т. – Если я правильно понимаю, уберечь его от будущих заданий ты бы уже не смог?
К. – Нет, не смог бы.
Т. – Я предполагаю, что единственный способ, которым ты, психолог, мог оставить его тогда в живых, – это написать рапорт, что твой друг Павел психически нестабилен, и что его пора удалять из зоны боевых действий.
К. – Да… Только так.
Т. – Теперь поменяйся на секунду с ним местами. Ты возвращаешься вопреки всему на передовую, чтобы быть рядом со своими товарищами и разделить с ними опасность. А твой лучший друг Костя, с которым ты до этого побывал в самых разных ситуациях, с которым вы вместе столько прошли, не верит тебе и пишет рапорт о твоей непригодности к службе…
К. (резкий выдох, покраснение, напряжение мышц)
Т. – Что бы ты, как Павел, сделал после этого?
К. -Застрелился.
Т. – Можно было бы уберечь его после такого удара от тебя?
К. – Нет.
Т. – Опять получается, как не крути, что ты своим согласием на его участие в той операции дал ему единственный шанс выжить.
К. – Да…
Т. – Скажи, Костя, для Павла были важны понятия долга и чести?
К. – Да.
Т. – Кто-нибудь, кроме тебя, знал, что он боялся?
К. – Нет.
Т. – И ты, конечно, никогда и никому об этом не скажешь?
К. – Нет.
Т. – А если бы ты все же запретил ему идти в ту разведку, могло бы появиться у сослуживцев сомнение в том, что он в порядке?
К. – Однозначно появилось бы.
Т. – Если бы ты все же оставил его в тот раз, а взял бы на следующее задание, – и он, как ты понимаешь, был бы неадекватен, но, предположим, чудом остался жив,- полагались бы на него товарищи так, как и прежде?
К. – Нет.
Т. – Как я понимаю, пошли бы за спиной разговоры, что Павел не в себе, что ему надо домой… Узнав об этом, он, скорее всего, поступил бы так, как ты мне уже сказал. Или погиб в следующем бою, но о нем бы все равно говорили, что в последнее время у Паши что-то были проблемы…
К. (кивает)
Т. – А, пойдя с вами в тот бой, когда никто, кроме тебя, не знал о его страхе, он полностью сохранил в глазах друзей свою репутацию и честь?
К. – Да.
Т. – И не только в глазах других, Костя. За несколько часов до своей гибели Паша понял, что ты в него по-прежнему веришь. И это тоже было его победой в собственных глазах.
К. – Да.
Т. – Ты сделал все для того, чтобы он выжил, ты сделал все, чтобы не пострадала его честьи он чувствовал себя победителем. И это мог сделать для него только ты, его лучший друг, потому что ты любил и чувствовал его, как никто другой. И ты не побоялся поставить себя под удар, понимая, что в случае, если с ним что-то случится, вся боль и ответственность падут на тебя. Ты помог ему ценой собственных страданий в течение двух лет.
К. – (кивает и плачет)
Т. – Ты лучше меня знаешь, как сильна твоя боль… Сколько же в ней энергии! У него есть семья, дети?…
Дальше я плавно меняю тему разговора: как часто Константин будет видеть детей погибшего друга, что будет рассказывать им об их отце, как важно им осознавать, что они – дети героя, как необходимо ставить сыну Павла в пример отца… Собственно, мы уже заняты переформированием боли в созидающую силу, помогающую быть нужным и полезным живым людям, являющим собой как бы продолжение ушедшего…
В этой работе структурно можно различить три «витка». Первый из них: выявление в трагическом событии иного смысла на уровне поведения и способностей, второй «виток» – на уровне ценностей дружбы, и третий – на уровне ценностей долга и чести. Важно, чтобы этот новый, обретенный в общении с психологом смысл был не разрушительным, а творческим, побуждал к адекватным реакциям и благородным поступкам.
Конечно, НЛП – не единственное направление психотерапии, которое позволяет добиться быстрых, стабильных результатов. Оказывать помощь можно, применяя любой метод. Каждый выбирает себе ту психотерапию, в какой нуждается. Кому-то хочется поглубже заглянуть в себя, не торопясь проанализировать жизнь с самого детства, разобравшись во всех причинах и следствиях, рассмотреть боль души своей со всех сторон… И тогда тихо, но надежно пойдет процесс личностного роста. НЛП не для этих клиентов.
Говорят, одна девушка обиделась на работавшего с ней моего коллегу за то, что ее депрессия от неразделенной любви «вылечилась всего за один сеанс», хотя до этого она «страдала и мучилась два года!». Я, к сожалению, не знаю того специалиста. Похоже, он упустил один чрезвычайно важный момент: не убедил клиентку, что терапевт тут не причем, что эта серьезная внутренняя работа была проделана исключительно ею самой, а быстрота и блеск результата – всего лишь показатели глубины, на которую ей удалось проникнуть, вероятно, вследствие необычайной глубины былых чувств. И, скорее всего, изначально не была запрограммирована жизнь клиентки без «страданий, мучений, депрессии», не было найдено позитивное намерение проблемного состояния, в результате чего девушка просто была не готова оказаться без него – перед вдруг образовавшейся пустотой…
Надо признать: у некоторых нэлперов в силу быстроты и мощности наших техник возникает профессиональная гордыня, самолюбование: «как здорово я все переиначил, клиент и опомниться не успел». Коллега, видно, забывает, ради чего и ради кого производятся изменения. Да, я согласна с НЛП-Мастером Ириной Морозовской, которая однажды точно заметила: нейро-лингвистическое программирование достаточно безжалостно для того, чтобы быстро решать проблемы. НЛП, конечно, безжалостно, но нам, людям, все же должны быть присущи и жалось, и сострадание. Холодные «фокусники» по большому счету не имеют к методу никакого отношения, поскольку не соблюдают его основного принципа – экологичности работы. Клиент в их не знающих сомнений руках чувствует себя жалким объектом манипуляции, чувствами которого можно жонглировать.
С приведенной в пример девушкой поработали как раз так – грубо. Ей можно было аккуратно помочь – это уже вопрос личного мастерства, – но, правда, изначально она была «не наша». А самые что ни на есть «наши» – это те, кому некогда и не по нраву заниматься бесплодным самокопанием, кто хочет активно жить и действовать, а проблемы разрешать «в рабочем порядке», не тратя на них слишком много драгоценного времени. Или это люди, которые в глубине души верят в чудо и готовы, что оно произойдет, – для них оно и в самом деле происходит. Или это те, для кого уже само по себе обращение к психотерапевту – поступок, и они заранее настроены, что будут вознаграждены быстрыми изменениями в себе и, соответственно, в своей жизни. Наконец, не забудем о клиентах, не имеющих возможности оплачивать долгосрочную терапию, – а таких у нас в стране, к сожалению, большинство. И еще, конечно, о детишках: им еще не успели внушить, что психолог – «это долго», поэтому они излечиваются быстрее всех.
На войне (и в других экстремальных условиях) долгосрочные методы работы мало эффективны или попросту неприменимы. Это справедливо и для послевоенного периода, когда речь идет о реабилитации после травмы. НЛП уже доказало свою незаменимость в этих случаях. Ведь симптом надо выявлять и переформировывать, пока он еще не оброс комом «вторичных выгод», не стал триггером и оправданием новых проблем – алкоголизма, наркомании, депрессии, сложных взаимоотношений в семье и пассивной жизненной позиции.
В заключение хочу привести кое-какие факты, прозвучавшие в начале года в Новосибирске на круглом столе «Чудо психотерапии и вера». В нем принял участие известный ученый, доктор биологических наук профессор С.В.Сперанский. Первый факт был сообщен им также газете “Совершенно секретно”, №1-2000 г., поэтому цитирую по ней:
«В клинике Х.М.Алиева, друга и коллеги Сперанского, исследователя регуляторных функций человеческого организма, в течение длительного времени применялось лечение электросном.. Вскоре, после того как на аппарате зажигалась сигнальная лампочка, группа мирно засыпала. Так продолжалось довольно долго. Пока случайно не выяснилось, что генератор давно списан по неисправности, и у него работает только лампочка. Проверили. Все подтвердилось. На летучке врачу сказали: «Все дело в тебе! Это ты усыпляешь пациентов. Продолжай в том же духе». Врач согласился. Однако никто из его пациентов больше не засыпал. Вывод напрашивается сам: эффект пропал оттого, что врач перестал верить в действие прибора».
На круглом столе ученый рассказывал, как мыши в его лаборатории долго демонстрировали именно то поведение, какого он от них требовала гипотеза о возможности телепатического общения в популяциях живых существ. Однако с появлением в Новосибирске другого видного биолога, усомнившегося в результатах этих исследований, уверенность профессора в своей гипотезе дала трещину, и подопытные мыши перестали вести себя так, как раньше. Однако именно этот печальный факт послужил поводом для другого, более важного открытия С.В.Сперанского: мыши действуют заданным образом постольку, поскольку человек верит, что они должны вести себя именно так! Представляете? Оказывается, тема влияния веры на то, что происходит вокруг нас, давно волнует отечественных и зарубежных ученых. А Норберт Винер даже считал: без веры, что природа подчинена хоть каким-то законам, науки вообще не было бы.
Какое отношение имеет новосибирская дискуссия к обучению НЛП психологов-экстремальщиков? Самое прямое. Дело не в «натаскивании» участников семинара на определенные симптомы и техники. Главное – внушить им веру, что «метод действительно работает». Как? Делами, вера без дел мертва. Яркими демонстрациями, убедительными комментариями и личной убежденностью ведущего. Грамотной организацией обучения, в ходе которого слушатели должны обрести не только знания, но и навыки НЛП-терапии и обязательно испытать гордость от первых реальных побед. Так ли уж важно, что у кого-то из военных психологов пока нет высшего психологического образования? Сегодня у них в руках инструмент, в силе, точности и действенности которого нет сомнений. Уверенность в методе позволит нашим начинающим коллегам не бояться самим идти к человеку, которому нужна их помощь. А в работе появится уже собственный опыт, и вера в «магию» техник НЛП укрепится опорой на собственные силы.
Мне хорошо знакомо это состояние: в самом начале практики, будучи зеленым специалистом, я справлялась с довольно сложными случаями. Как теперь понимаю – чудом. Выручала… неопытность, простое незнание, что таких клиентов избегают и мастера, но, главное, моя вера: «Если грамотно применяешь НЛП – обязательно получится». Крепкий в вере терапевт уже одной только своей установкой на положительный результат оказывается в состоянии воздействовать на процессы, происходящие в психике клиента.
Со временем становится ясно, что дело не в конкретных приемах, а в самой философии метода. Инструменты становятся подспорьем, отнюдь не всегда необходимым. Основа работы тоже меняется. Сначала, повторю, это вера в силу техник, после того – уже вера в собственные силы, а также в силы того, кто пришел к тебе за поддержкой, найти в самом себе пути и ресурсы для разрешения проблемы. Ну а сегодня я уже верю в силу веры терапевта в то, что у клиента все будет хорошо, верю в созидающую мощь веры терапевта в успех человека, с которым он работает. И тогда в душе клиента обязательно рождается отклик. Чудеса ведь происходят именно на пересечении и во взаимодействии двух вер: терапевта и клиента. В статье «Русское боевое НЛП в Чечне» нейро-лингвистическоепрограммирование названо методом научить человека грамотно верить. Теперь я определяю НЛП как диалог, как терапию веры верой. Так будет точнее.
Владиславова Надежда, НЛП-мастер, психолог-консультант.
Такая история.
Павел поступил как герой: он схватился в поединке со своим страхом и погиб, но страх погиб вместе с ним. Если бы по возвращении его в часть с ним поработал опытный психотерапевт, этот офицер, возможно, остался бы жив. Не берусь фантазировать, сколько потребовалось бы сессий – одна, две – но, думаю, совсем немного, потому что Павел был готов на что угодно, лишь бы остаться в боевом строю. Предполагаю, что в его случае для начала надо было бы проработать травму на «линии жизни», когда он был ранен, возможно, одновременно всплыл бы и детский травматический опыт. ( Как в случая с Виктором: двухсотые в станице, убитая мама в 7 лет). Потом следовало сходить к «глубинному ядру» страха, выявив его позитивное намерение. Затем заняться «линией времени». И, наконец, из третьей позиции поработать с ситуацией боя. Можно было бы. Но…
Вернусь к Константину. Мы столкнулись с его глубоким и застарелым чувством вины. Понятно, что здесь «картинки», «линия жизни» или «третья позиция» бесполезны. Мы с ним просто говорили. Константин – скромный и молчаливый человек, поэтому это нельзя назвать разговором, хотя у нас и был диалог. Терапевт задавал вопросы, а клиент отвечал. В данном случае сложно сказать, в какой технике велась работа. Рефрейминг? Да. Но этого мало, хотя терапия базировалась на нем. Общение шло на «понятийном» уровне мастерской Ф.Е.Василюка и заключалось, скорее, во всестороннем, объемном анализе ситуации, вычленении из нее того смысла, который был тогда полезнее для человека, оставшегося в живых, когда его друг погиб. Кстати, Павел иногда ему снился и говорил: «Да брось ты, Костик! Ты тут не при чем». Но после таких снов на душе становилось только тягостнее.
Приведу в укороченном варианте сессию с Костей, длившуюся около часа. Сокращены только те моменты, когда он рассказывал о своем друге.
Т. — Если я правильно понимаю, Павел, как и ты, был офицером с большим военным опытом.
К. – Да.
Т. – А скажи, когда в часть возвращается человек примерно в таком состоянии, в каком вернулся Паша, есть ли у него шанс прийти в норму, если он не участвует в боевых заданиях, а просто слушает рассказы своих товарищей, возвращающихся с передовой? Есть ли у него шанс перестать бояться таким образом?
К. – Нет.
Т. – Как опытный военный Павел это понимал?
К. – Да, конечно.
Т. – Так значит, ты все равно не помог бы ему прийти в норму, даже если бы не взял его с вами в тот раз?
К. – Нет.
Т. – У людей в таком состоянии обычно сколько еще боев? Один, два?
К. – Не больше. Убьют.
Т. -Значит, если бы Паша не пошел тогда в разведку, ему осталось бы жить максимум один-два боя?
К. – Да, наверное…
Т. – А если бы он сумел уже в тот раз справиться со своим состоянием, то стал бы сразу гораздо более жизнеспособным?
К. – Да.
Т. – Значит ли это, что единственным для него шансом снова встать в строй было включиться в вашу жизнь сразу же, с первого раза?
К. – Да.
Т. – Как опытный военный он это понимал?
К. – Да.
Т. – Если бы ты все же запретил ему идти на задание, помогло бы или помешало ему это справиться со своим состоянием в следующем бою?
К. – Конечно, помешало бы.
Т. – Похоже, ты сделал единственно возможный выбор, чтобы дать ему шанс преодолеть свой страх?
К. – Да…
Т. – Значит, ты дал ему единственную возможность остаться в живых?
К. – Да…
Долгая пауза.
Т. – Если я правильно понимаю, уберечь его от будущих заданий ты бы уже не смог?
К. – Нет, не смог бы.
Т. – Я предполагаю, что единственный способ, которым ты, психолог, мог оставить его тогда в живых, – это написать рапорт, что твой друг Павел психически нестабилен, и что его пора удалять из зоны боевых действий.
К. – Да… Только так.
Т. – Теперь поменяйся на секунду с ним местами. Ты возвращаешься вопреки всему на передовую, чтобы быть рядом со своими товарищами и разделить с ними опасность. А твой лучший друг Костя, с которым ты до этого побывал в самых разных ситуациях, с которым вы вместе столько прошли, не верит тебе и пишет рапорт о твоей непригодности к службе…
К. (резкий выдох, покраснение, напряжение мышц)
Т. – Что бы ты, как Павел, сделал после этого?
К. -Застрелился.
Т. – Можно было бы уберечь его после такого удара от тебя?
К. – Нет.
Т. – Опять получается, как не крути, что ты своим согласием на его участие в той операции дал ему единственный шанс выжить.
К. – Да…
Т. – Скажи, Костя, для Павла были важны понятия долга и чести?
К. – Да.
Т. – Кто-нибудь, кроме тебя, знал, что он боялся?
К. – Нет.
Т. – И ты, конечно, никогда и никому об этом не скажешь?
К. – Нет.
Т. – А если бы ты все же запретил ему идти в ту разведку, могло бы появиться у сослуживцев сомнение в том, что он в порядке?
К. – Однозначно появилось бы.
Т. – Если бы ты все же оставил его в тот раз, а взял бы на следующее задание, – и он, как ты понимаешь, был бы неадекватен, но, предположим, чудом остался жив,- полагались бы на него товарищи так, как и прежде?
К. – Нет.
Т. – Как я понимаю, пошли бы за спиной разговоры, что Павел не в себе, что ему надо домой… Узнав об этом, он, скорее всего, поступил бы так, как ты мне уже сказал. Или погиб в следующем бою, но о нем бы все равно говорили, что в последнее время у Паши что-то были проблемы…
К. (кивает)
Т. – А, пойдя с вами в тот бой, когда никто, кроме тебя, не знал о его страхе, он полностью сохранил в глазах друзей свою репутацию и честь?
К. – Да.
Т. – И не только в глазах других, Костя. За несколько часов до своей гибели Паша понял, что ты в него по-прежнему веришь. И это тоже было его победой в собственных глазах.
К. – Да.
Т. – Ты сделал все для того, чтобы он выжил, ты сделал все, чтобы не пострадала его честьи он чувствовал себя победителем. И это мог сделать для него только ты, его лучший друг, потому что ты любил и чувствовал его, как никто другой. И ты не побоялся поставить себя под удар, понимая, что в случае, если с ним что-то случится, вся боль и ответственность падут на тебя. Ты помог ему ценой собственных страданий в течение двух лет.
К. – (кивает и плачет)
Т. – Ты лучше меня знаешь, как сильна твоя боль… Сколько же в ней энергии! У него есть семья, дети?…
Дальше я плавно меняю тему разговора: как часто Константин будет видеть детей погибшего друга, что будет рассказывать им об их отце, как важно им осознавать, что они – дети героя, как необходимо ставить сыну Павла в пример отца… Собственно, мы уже заняты переформированием боли в созидающую силу, помогающую быть нужным и полезным живым людям, являющим собой как бы продолжение ушедшего…
В этой работе структурно можно различить три «витка». Первый из них: выявление в трагическом событии иного смысла на уровне поведения и способностей, второй «виток» – на уровне ценностей дружбы, и третий – на уровне ценностей долга и чести. Важно, чтобы этот новый, обретенный в общении с психологом смысл был не разрушительным, а творческим, побуждал к адекватным реакциям и благородным поступкам.
Конечно, НЛП – не единственное направление психотерапии, которое позволяет добиться быстрых, стабильных результатов. Оказывать помощь можно, применяя любой метод. Каждый выбирает себе ту психотерапию, в какой нуждается. Кому-то хочется поглубже заглянуть в себя, не торопясь проанализировать жизнь с самого детства, разобравшись во всех причинах и следствиях, рассмотреть боль души своей со всех сторон… И тогда тихо, но надежно пойдет процесс личностного роста. НЛП не для этих клиентов.
Говорят, одна девушка обиделась на работавшего с ней моего коллегу за то, что ее депрессия от неразделенной любви «вылечилась всего за один сеанс», хотя до этого она «страдала и мучилась два года!». Я, к сожалению, не знаю того специалиста. Похоже, он упустил один чрезвычайно важный момент: не убедил клиентку, что терапевт тут не причем, что эта серьезная внутренняя работа была проделана исключительно ею самой, а быстрота и блеск результата – всего лишь показатели глубины, на которую ей удалось проникнуть, вероятно, вследствие необычайной глубины былых чувств. И, скорее всего, изначально не была запрограммирована жизнь клиентки без «страданий, мучений, депрессии», не было найдено позитивное намерение проблемного состояния, в результате чего девушка просто была не готова оказаться без него – перед вдруг образовавшейся пустотой…
Надо признать: у некоторых нэлперов в силу быстроты и мощности наших техник возникает профессиональная гордыня, самолюбование: «как здорово я все переиначил, клиент и опомниться не успел». Коллега, видно, забывает, ради чего и ради кого производятся изменения. Да, я согласна с НЛП-Мастером Ириной Морозовской, которая однажды точно заметила: нейро-лингвистическое программирование достаточно безжалостно для того, чтобы быстро решать проблемы. НЛП, конечно, безжалостно, но нам, людям, все же должны быть присущи и жалось, и сострадание. Холодные «фокусники» по большому счету не имеют к методу никакого отношения, поскольку не соблюдают его основного принципа – экологичности работы. Клиент в их не знающих сомнений руках чувствует себя жалким объектом манипуляции, чувствами которого можно жонглировать.
С приведенной в пример девушкой поработали как раз так – грубо. Ей можно было аккуратно помочь – это уже вопрос личного мастерства, – но, правда, изначально она была «не наша». А самые что ни на есть «наши» – это те, кому некогда и не по нраву заниматься бесплодным самокопанием, кто хочет активно жить и действовать, а проблемы разрешать «в рабочем порядке», не тратя на них слишком много драгоценного времени. Или это люди, которые в глубине души верят в чудо и готовы, что оно произойдет, – для них оно и в самом деле происходит. Или это те, для кого уже само по себе обращение к психотерапевту – поступок, и они заранее настроены, что будут вознаграждены быстрыми изменениями в себе и, соответственно, в своей жизни. Наконец, не забудем о клиентах, не имеющих возможности оплачивать долгосрочную терапию, – а таких у нас в стране, к сожалению, большинство. И еще, конечно, о детишках: им еще не успели внушить, что психолог – «это долго», поэтому они излечиваются быстрее всех.
На войне (и в других экстремальных условиях) долгосрочные методы работы мало эффективны или попросту неприменимы. Это справедливо и для послевоенного периода, когда речь идет о реабилитации после травмы. НЛП уже доказало свою незаменимость в этих случаях. Ведь симптом надо выявлять и переформировывать, пока он еще не оброс комом «вторичных выгод», не стал триггером и оправданием новых проблем – алкоголизма, наркомании, депрессии, сложных взаимоотношений в семье и пассивной жизненной позиции.
В заключение хочу привести кое-какие факты, прозвучавшие в начале года в Новосибирске на круглом столе «Чудо психотерапии и вера». В нем принял участие известный ученый, доктор биологических наук профессор С.В.Сперанский. Первый факт был сообщен им также газете “Совершенно секретно”, №1-2000 г., поэтому цитирую по ней:
«В клинике Х.М.Алиева, друга и коллеги Сперанского, исследователя регуляторных функций человеческого организма, в течение длительного времени применялось лечение электросном.. Вскоре, после того как на аппарате зажигалась сигнальная лампочка, группа мирно засыпала. Так продолжалось довольно долго. Пока случайно не выяснилось, что генератор давно списан по неисправности, и у него работает только лампочка. Проверили. Все подтвердилось. На летучке врачу сказали: «Все дело в тебе! Это ты усыпляешь пациентов. Продолжай в том же духе». Врач согласился. Однако никто из его пациентов больше не засыпал. Вывод напрашивается сам: эффект пропал оттого, что врач перестал верить в действие прибора».
На круглом столе ученый рассказывал, как мыши в его лаборатории долго демонстрировали именно то поведение, какого он от них требовала гипотеза о возможности телепатического общения в популяциях живых существ. Однако с появлением в Новосибирске другого видного биолога, усомнившегося в результатах этих исследований, уверенность профессора в своей гипотезе дала трещину, и подопытные мыши перестали вести себя так, как раньше. Однако именно этот печальный факт послужил поводом для другого, более важного открытия С.В.Сперанского: мыши действуют заданным образом постольку, поскольку человек верит, что они должны вести себя именно так! Представляете? Оказывается, тема влияния веры на то, что происходит вокруг нас, давно волнует отечественных и зарубежных ученых. А Норберт Винер даже считал: без веры, что природа подчинена хоть каким-то законам, науки вообще не было бы.
Какое отношение имеет новосибирская дискуссия к обучению НЛП психологов-экстремальщиков? Самое прямое. Дело не в «натаскивании» участников семинара на определенные симптомы и техники. Главное – внушить им веру, что «метод действительно работает». Как? Делами, вера без дел мертва. Яркими демонстрациями, убедительными комментариями и личной убежденностью ведущего. Грамотной организацией обучения, в ходе которого слушатели должны обрести не только знания, но и навыки НЛП-терапии и обязательно испытать гордость от первых реальных побед. Так ли уж важно, что у кого-то из военных психологов пока нет высшего психологического образования? Сегодня у них в руках инструмент, в силе, точности и действенности которого нет сомнений. Уверенность в методе позволит нашим начинающим коллегам не бояться самим идти к человеку, которому нужна их помощь. А в работе появится уже собственный опыт, и вера в «магию» техник НЛП укрепится опорой на собственные силы.
Мне хорошо знакомо это состояние: в самом начале практики, будучи зеленым специалистом, я справлялась с довольно сложными случаями. Как теперь понимаю – чудом. Выручала… неопытность, простое незнание, что таких клиентов избегают и мастера, но, главное, моя вера: «Если грамотно применяешь НЛП – обязательно получится». Крепкий в вере терапевт уже одной только своей установкой на положительный результат оказывается в состоянии воздействовать на процессы, происходящие в психике клиента.
Со временем становится ясно, что дело не в конкретных приемах, а в самой философии метода. Инструменты становятся подспорьем, отнюдь не всегда необходимым. Основа работы тоже меняется. Сначала, повторю, это вера в силу техник, после того – уже вера в собственные силы, а также в силы того, кто пришел к тебе за поддержкой, найти в самом себе пути и ресурсы для разрешения проблемы. Ну а сегодня я уже верю в силу веры терапевта в то, что у клиента все будет хорошо, верю в созидающую мощь веры терапевта в успех человека, с которым он работает. И тогда в душе клиента обязательно рождается отклик. Чудеса ведь происходят именно на пересечении и во взаимодействии двух вер: терапевта и клиента. В статье «Русское боевое НЛП в Чечне» нейро-лингвистическоепрограммирование названо методом научить человека грамотно верить. Теперь я определяю НЛП как диалог, как терапию веры верой. Так будет точнее.
Владиславова Надежда, НЛП-мастер, психолог-консультант.
