Две педыдущие части статьи вы найдете здесь: ПЕРВАЯ, ВТОРАЯ
Русское боевое НЛП в Чечне: Часть 3
Моя работа психологом в Чечне во время т.н. «первой войны» была регламентирована международной гуманитарной организацией «Врачи Мира»: я обучала медиков нейро-лингвистическому программированию, а также оказывала психотерапевтическую помощь пострадавшим жителям. Общаться с военными сотрудникам миссии запрещалось – гуманитарные организации должны быть «вне политики». Поэтому делала то, что могла: раздавала солдатам листовки с информацией о Лаборатории психологии посттравматического стресса и психотерапии Института психологии РАН под руководством Н.В.Тарабриной, куда они могли обратиться потом.
Между тем на войне проблема психологической поддержки тех, кто непосредственно участвует в боевых действиях, особенно молодых ребят, чрезвычайно остра. Часто они гибнут из-за «неосторожного обращения с оружием» (очень сомнительный диагноз), из-за пьянства, наркомании и их последствий – от конфликтов между собой, приводящих порой к убийству, до суицида. Случаются также и необъяснимые никакой логикой побеги из расположения части. Это не дезертирство и, конечно, не попытка сдаться в плен: солдат бежит неизвестно куда, и ему безразлично, что он одинок и беспомощен на чужой территории.
Отметим и иную психологическую особенность, которая проявляется в действующей армии. В прошлую чеченскую кампанию в войсках возник массовый индуцированный психоз – среди призывников распространилось поверье: если напишешь домой, то погибнешь. Матери не получали писем по несколько месяцев и в отчаянии пытались выяснить, живы ли их дети. С той психической эпидемией не смогли справиться. Она прекратилось сама и только с окончанием боевых действий и демобилизацией солдат срочной службы…
Чем опасен массовый психоз? Эффектом возникновения новой реальности: боец на самом деле может погибнуть, написав домой. Очаги массового помешательства необходимо тушить в зародыше. Это известно, кстати, опытным спортивным тренерам: если они замечают у подопечного некий странный ритуал перед соревнованиями (типа тройного завязывания и развязывания шнурков, избегания взгляда стариков и т.п.), то мгновенно удаляют его из команды – подобное поведение может охватить остальных.
Другой особенностью армейских коллективов является необычайно острая реакция солдат на любое известие из дома, из жизни, воспоминания и мечты о которой согревают их в окопах. Например, типичное сообщение, что девушка его «не дождалась», воспринимается как крушение вселенной, хотя на гражданке он, вероятно, даже и не задумывался, любит ли ее. На почве «предательств» близких тоже случаются попытки суицида. Военные психологи рассказывали, как им трудно вызвать на откровенный разговор такого солдата. А ведь это необходимо, т.к. нет уверенности, что молодой человек, решившись уйти из жизни однажды, не сделает этого еще раз.
Между тем возникает вопрос: а кто же они сами, эти специалисты, в служебной обязанности которых – спасать других? Ответ неутешителен. Часто – переученные политруки и воспитатели. Об их профессиональной подготовке не буду. Отмечу другое: им ведь тоже нужна психологическая помощь. Они сами не выходят из экстремальной ситуации и точно так же воюют, как и их пациенты. В силу недостаточности образования и опыта им сложно добиваться результатов, которых от них требуют, – зато легко услышать в свой адрес такие претензии командира: «Ты почему возишься с каждым по полчаса? Не умеешь работать? Я тебя научу лечить любого за пять минут!» Начальство на местах пока еще далеко не «дозрело», чтобы относиться к военным психологам с должным пониманием и уважением. Случается, их направляют в штаб за пишущую машинку или на перевозку «груза 200», а помещение для работы отбирают под хозяйственные нужды. В таких вот условиях, на грани нервного срыва, действует наш коллега.
Один из таких наших коллег сказал на семинаре замечательную фразу: «В обязанности психолога входит заболтать человека, пока не подойдут серьезные специалисты».
Очевидно: ему остро необходим профессиональный инструментарий, конкретный набор психологических техник, чтобы с их помощью он смог бы поддерживать окружающих и самого себя. К тому же требуется, чтобы эти техники были точными и быстрыми. И, наконец, ясно, что психолог на войне должен овладеть ими в максимально короткий срок.
Именно поэтому мы с Владимиром Федякиным, как сотрудники НПЦ “АРИАДНА”, приняли решение провести серию семинаров-тренингов по НЛП для военных.
Уже состоялись три таких семинара – для психологов Минобороны, большинство из которых прибыло прямо из зоны боевых действий (10 дней по 10 часов), для врачей и оперативников Московской Службы спасения, участвовавших в ликвидации последствий терактов в столице (5 дней по 10 часов), и для психологов МВД, откомандированных на Северный Кавказ сразу же после окончания курса (10 дней по 10 часов). И теперь мне хотелось бы поделиться своими наблюдениями и мыслями, возникшими в процессе этой работы, сделать определенные обобщения по поводу применения техник НЛП уже не только в терапии мирных жителей на военной территории, но и в терапии самих военных, прямо вовлеченных в конфликт.
Семинары по НЛП отвечают перечисленным требованиям подготовки психологических кадров для армии и правоохранительных структур как нельзя лучше. При условии, что участники таких семинаров действительно хотят учиться и напряженно работать, овладеть основами метода возможно и без базового высшего образования. Да, у одних способностей больше, у других – меньше. Но не это главное. Главное, чтобы, помимо техник, наш слушатель усвоил принцип: не навреди.
Вот почему в фокусе программы специализированного семинара для военных психологов – калибровка и раппорт, которые осваиваются в самых разных вариантах. Слушатели должны выработать в себе навык внимания к невербальным проявлениям поведения партнера, замечать происходящие изменения по микромимике и микрожестам, глазодвигательным реакциям, по динамике мышечного тонуса и дыхания и т.п.
Упражняясь в раппорте, участники семинара неизбежно приходят к выводу, что, когда обеспечено доверие партнера на бессознательном уровне, – даже простой разговор или молчание могут быть эффективной терапией. Когда же контакта нет, то ни одна чудодейственная техника не будет работать. Калибровка и раппорт – тот краеугольный камень, на котором можно строить любое здание.
Осознав это, военные психологи ринулись в освоение раппорта как в бой. Тренировка в полном копировании партнера требовала пространства и частично проходила вне аудитории. Курсанты Военного университета не понимали, что происходит, и впадали в транс, когда видели, например, как друг за другом, нога в ногу шли два полковника: в руках у первого из них была папка, а второй держал руки точно так же, но… пустые! К первому обратились, спросив, который час, и оба, синхронно взглянув на часы, тут же сообщили время одинаковым голосом и с одинаковой интонацией. Или еще типичная сцена: два слушателя в абсолютном раппорте стоят в месте для курения – только один курит, а некурящий повторяет его движения. К ним с удивлением присматривается курсант и, в конце концов решившись, робко подходит и просит огня. К его сигарете одновременно тянутся две руки, но одна из них с зажигалкой, а другая… Словом, посторонние люди косилось на нас с опаской.
Я описала эти забавные моменты не для того, чтобы вас повеселить. Суть в другом: мы, тренеры, впервые столкнулись с такой дисциплиной и с таким самоотверженным отношением к учебе, как у военных психологов. Им было совершенно все равно, как они выглядят, эффектны или смешны: профессионалы получали задание и выполняли его с полной отдачей. При обсуждении результатов в круге мы, конечно, могли все вместе похохотать над казусами, но в сам момент упражнения слушатели сохраняли полную серьезность, и их не сбивали чужие озадаченные взгляды или вопросы.
Кстати говоря, раппорт ведущего с такой группой – дело тоже весьма тонкое. Хорошо привыкать к семинарам, куда приходят по собственному желанию, заплатив солидные деньги. Здесь же ребята собраны по приказу, многих из них вытащили буквально с передовой, они давно не видели жен – но в течение 10 дней даже прогуляться по Москве у них, оказывается, не будет времени. Учеба с утра до вечера без выходных. Опаздывать нельзя, выпивка исключается. Никто из них не имеет понятия, что такое НЛП, что семинар посвящен не скучной теории, а реальной практике. При этом все участники – боевые офицеры, а какая-то «столичная штучка», представьте, собирается их учить!
Для ведущего семинара первый день – самый тяжелый. Уже во время знакомства некоторые, особенно молодые, слушатели заявляют, что хотят только одного: встретиться с начальством и немедленно вернуться в часть, т.к. не желают адаптироваться по-новой”. Понять их можно. Но не дай Бог проявить слабину! Приходится реагировать адекватно ситуации: например, твердо предложить немедленно встать и покинуть аудиторию тем, кто уже все умеет и кому сертифицированный курс «НЛП-Практик» ни к чему. Да, полезно объяснить: этот семинар – для них и ведомства бесплатный – стоит больших денег, но ведущие работают здесь не за материальные блага и им неинтересно общаться с людьми, безразличными к своей профессии. Если после этих слов никто не уходит, значит, начало раппорта положено.
Однако уже к концу первого дня у нас обычно складывается добрая атмосфера, появляется удивление и заинтересованность, особенно после демонстраций эффектных приемов – например, быстрого снятия болевого синдрома. На второй день группа уже «въезжает» в материал, внимательно записывая и честно выполняя упражнения, но еще существует некоторое напряжение – ряд участников продолжает присматриваться к ведущим. И только к концу третьего дня все они начинают раскрываться. Это факт, что в каждом офицере живет авантюрный и бесхитростный мальчик, готовый со страстью отдаться новому увлечению. Их уже приходится уговаривать хотя бы иногда спать по ночам, а не отрабатывать техники. Слушатели из Минобороны приходили по своей инициативе за час до занятий, чтобы еще лучше отшлифовать навыки в парах. А по ночам они работали с соседями по гостинице, которые стали обращаться со своими проблемами. Еще бы, получить бесплатную профессиональную помощь! К психологам чуть ли не в очередь записывались. Им приходилось работать с разными случаями, среди которых было и изнасилование. Уже по одному этому можно судить, насколько ребята овладели раппортом – способностью мгновенно вызывать к себе доверие совершенно незнакомых людей.
Великолепным подарком для более глубокого усвоения калибровки и раппорта стало упражнение новосибирского психолога Юрия Чекчурина, много работающего с посттравматиками.
Схема такая.
Партнер А входит в определенное состояние, партнер В, произнося какую-нибудь нейтральную фразу, пытается «попасть голосом» в состояние партнера А. При этом тот дает указания В, например: говори на тон выше или ниже, медленнее или быстрее, больше интонируй или произноси звуки монотонно, потише или погромче, энергичнее или спокойнее. В результате А должен поймать на чувственном уровне момент «попадания» голоса в его состояние.
Часто это бывает приятное ощущение по линии плеч или в солнечном сплетении, но случаются и другие варианты. Упражнение дает возможность, во-первых, выработать навык следовать за партнером и уделять внимание тому, чего он хочет, во-вторых, обнаружить такие возможности своего голоса, каких раньше не осознавал, и, в-третьих, научится управлять своим голосом как одним из важнейших психотерапевтических инструментов.
НЛП-Тренер из Москвы Андрей Виноградов перенес это упражнение в кинестетическую модальность.
Партнер В на этот раз прикосновением пытается попасть в состояние партнера А, в то время как тот высказывает пожелания, например: дотронься не до плеча, а спины, нажим сильнее или слабее, руку держи дольше или отпускай быстрее. Участникам упражнения предоставляется шанс выработать в себе лучшее чувствование партнера на телесном уровне, большую свободу в общении прикосновением. Отличная прелюдия перед знакомством с «якорением»! После нее слушатели легко осваивают эти техники и ставят друг другу «волшебные кнопки» доступа к нужному комфортному состоянию. Излишне напоминать, как быстрые и мощные «якоря» выручают их потом в экстремальных ситуациях.
В завершение для закрепления навыков раппорта я даю упражнение, позаимствованное в мастерской к.пхл.н. профессора Ф.Е. Василюка. Оно также выполняется в парах.
«Клиент» должен выбрать какую-то значимую для себя проблему. Он может сказать о ней «терапевту», говорить вслух, а может и молчать. Задача клиента – интенсивно искать внутри себя пути ее решения. А задача терапевта – быть вместе с клиентом. В его арсенале есть для этого все возможности, кроме одной – он не имеет права произнести ни слова. Он может кивать, качать головой, улыбаться, делать какие-то жесты, прикоснуться к клиенту – словом, допускаются практически любые формы контакта, кроме вербальных. Через семь минут коллеги меняются местами. Время структурируется тихим голосом ведущего: «Две минуты истекли, пошли следующие…».
Суть этого упражнения в том, что терапевт не может спрятаться за привычные лингвистические формулы, за логику, за социально принятые способы реагирования. И в результате он приобретает опыт интенсивного проживания проблемы совместно с клиентом в строго отведенное время. Без объяснений становится понятно, как важно не бросить человека, пока процесс переживания не подошел к концу, дожить рядом с ним еще хоть сколько-нибудь после проведения техники, помогая клиенту завершить внутреннюю работу и вернуться к реальности. Упражнение «на молчание», как правило, приводит участников семинара к неожиданным озарениям как по поводу их конкретных проблем, так и по поводу жизни вообще. Вот, например, характерная реакция одной женщины: «Я только теперь поняла, что имеет в виду муж, когда, возвращаясь поздно домой с работы, просит просто побыть с ним рядом».
Обычно на семинарах объяснение техники ввода клиента в «контекст согласия» (нужно получить в ответ на три вопроса однозначные «да» для достижения эффекта бессознательного согласия со следующей командой) проходит как-то между прочим. Но для экстремальщиков важна глубокая проработка этого лингвистического приема, свободное владение им. Итак, идет показ техники (демонстрация, естественно, спонтанная, когда группа не ожидает подвоха), затем объясняется механизм ее действия, структура и правила выполнения. Задание на дом: написать по три жизненных примера «контекста» на случаи, когда он может пригодиться в работе. Назавтра при опросе на круге выясняется, что все не так просто, как показалось сначала. Память услужливо подсовывала вопросы, провоцирующие ответ «нет», – например, «У тебя ничего не болит?», «Тебе не холодно?» По неопытности вопросы получились громоздкими, требующими развернутого ответа – но в этом случае прием не сработает. Поэтому группа продолжает упражняться при коллективной проверке домашнего задания. Все вместе думаем, как этот вопрос можно было бы сформулировать точнее и короче, записываем наиболее удачные примеры.
Приведу несколько случаев использования «контекста согласия» в Чечне нашими слушателями – психологами из Минобороны.
Перед боевым дежурством, чтобы часовой не заснул:
Рядовой Ильин? Заступаешь на третий пост? О случаях нападения на пост слышал? Значит, службу будешь нести бдительно.
– Видел падающие звезды? Успел загадать желание? Хочешь поскорее вернуться домой? Будешь внимательно наблюдать за противником.
Перед боем:
— Ты – солдат? Ты в Чечне? Автомат заряжен? Значит, к бою готов.
Перед первым прыжком с парашютом:
– Служишь в ВДВ? Подготовку проходил? Парашют укладывал сам? Что ж, отлично прыгнешь.
Начало разговора с солдатом после попытки суицида:
– У тебя накопилось много проблем? Совсем плохо было? Думал, это единственный выход? Давай поговорим.
Врач из Службы Спасения использовал “контекст согласия” во время ночного выезда. Девочке после попытки суицида:
– Катюша, ты меня слышишь? Плохо себя чувствуешь? Красное вино было? (Пустая бутылка – около кровати.) Будем мыть желудок.
А вот примеры из опыта психологов МВД. Подследственному:
– Сидоров? Сидел за кражу? Минимальный срок получить хочешь? Тогда поможешь следствию.
В подразделениях внутренних войск на Северном Кавказе:
– В Чечне первый раз? О боевиках слышал? Автомат пристрелян? Значит, втянешься быстро.
– Одет нормально? Оружие проверил? Друзья в роте есть? Молодец. Поставленную задачу выполнишь.
– Дома ждут? Там все нормально? Стрелять научился? Вернешься живой.
– Утром кормили? Домой хочется? Ремень кожаный? (Это значит, что демобилизация близко.) До дембеля продержишься.
В последних двух примерах участники семинара затронули особенно важную тему: формирования установки на возвращение и, соответственно, на выживание. Солдаты, которые не представляют себе свое возвращение домой и не планируют будущего после демобилизации, находятся в группе риска. У некоторых из них возникает ощущение, что все происходящее – сон, но проснуться никак не получается. Или прошлое воспринимается как сон, а настоящее – как некая замкнутая в себе реальность без предыстории и продолжения. Безвременье. И психологу нужно помочь им восстановить связь с собой прошлым и собой будущим, ввести нынешнее существование в контекст всей остальной жизни, как период, закономерно вытекающий из предыдущего и естественным образом переходящий в новый, мирной, этап после возвращения с войны. Иначе «разрыв» целостности жизненного пути – бессознательный защитный и, в целом, полезный механизм – обязательно окажется тормозом, когда потребуется быстрая ориентация в критической ситуации, адекватная реакция и даже, возможно, нечеловеческие усилия, чтобы выстоять.Вот почему военным психологам полезно знать техники работы на «линии времени».
Одна из них – «Четко сформированный результат». Для солдата надо простроить по всем модальностям и с максимальным количеством деталей его будущее после возвращения домой, сам светлый момент возвращения, разные эпизоды на пути к окончанию службы со всеми специфическими их атрибутами – кожаным ремнем, дембельским альбомом и т.п. Думается, это самая действенная техника работы с будущим. А что же с прошлым?
Случается, наша память хранит и совсем некстати извлекает из своих кладовых не самый ресурсный опыт: «Вспоминать не хочется!» Недавняя психическая травма способна заслонить собой всю остальную жизнь – и вчерашнюю, и сегодняшнюю, и завтрашнюю. Или другое: пребывание в экстремальных, фронтовых условиях уже само по себе может разбередить застарелую психическую травму. Собственно, для чего человек вновь и вновь возвращается мыслями в травмирующую его ситуацию и вновь и вновь ее переживает? Дело в том, что это – метафорическая попытка что-то исправить, изменить в своем прошлом, возможно, повести себя там как-то по-другому. Но лишь только актуализируется тяжелый опыт – человека опять захлестывают прежние, парализующие аффекты, перед которыми он вновь оказывается бессилен. И травмирующий опыт проживается вновь… Заколдованный круг.
…Александр лежал у края поля. После внезапного взрыва сознание медленно возвращалось, но пошевелиться он еще не мог. Все ближе и ближе в темноте раздавался топот ног нескольких боевиков. Искали его. «Одын тут, точно!» Он вдавился в землю, что было сил. Но тут откуда-то возник рев прорвавшегося танка, и преследователи бросились в ту сторону. Уходящий звук мотора, стрельба, сполохи огня… Вскоре офицера накрыла тишина. И бессилие было в этой тишине. И смертельный ужас.
Такая картина вставала перед глазами участника семинара всякий раз, когда он вспоминал тот бой, где был контужен и чудом не попал в плен. И всякий раз он переживал все заново. Воспоминания мучили редко – плохо было то, что приходили они вдруг, неожиданно, когда Александр меньше всего был к этому готов. И он цепенел. И опять вжимался в межу, боясь не то, что застонать, – задышать. Столбняк отпускал только через несколько минут. Но в такие минуты он не жил.
Для этой тупиковой ситуации Владимир Федякин, с которым мы вели семинар, выбрал «Выход в третью позицию». Техника достаточно простая. Помочь клиенту увидеть себя в болезненной ситуации со стороны, глазами стороннего наблюдателя. Попросить описать, что там видит и слышит «тот Саша» и мысленно послать ему в подарок такие качества, что позволят ему чувствовать себя в прошлом если не комфортно, то хотя бы нормально.
– Что ты сейчас видишь? – спросил терапевт, как только они послали «подарки». – Как там Саша?
– А его уже нет. Уполз. Я ведь добрался тогда до своих…
Вот так. В бессознательном опыте офицера есть все – и как он лежит в ожидании мучительной смерти, и как, собрав в кулак последние силы, все-таки вырывается из ее лап. Но вспоминается, как правило, только самое ужасное. И мешает жить. Теперь же в Сашиной памяти встает спасение, его победа, наполненная силой и верой. И жить помогает.
Как мы видим, одного только восстановления целостности восприятия жизни в этом случае оказалось бы мало и даже – опасно. Была необходима психическая интервенция с целью изменить личностную историю клиента. Именно – изменить, перемоделировать, а не крушить безоглядно какой бы то ни было опыт без учета его важной и ценной для психики функции, как это делают сегодня некоторые наши незадачливые коллеги.
В литературе по НЛП встречаешь иногда настолько неэкологичные техники, что только диву даешься. Например, предлагается «прожечь плохую картинку лучом прожектора», «разорвать ее и выбросить». Авторы будто и не слышали ни о технике «Путешествие к глубинному ядру», ни о позитивном намерении любого поведения, к которому мы, нэлперы, причисляем страх, болезнь, горе… При работе с проекциями прошлого абсолютно ничего нельзя жечь, рвать, выбрасывать, стирать, взрывать или уничтожать другим способом – если, конечно, не хочешь травмировать клиента еще больше.
Вот почему, приводя в порядок «линию времени», надо прежде всего открыть клиенту доступ к роли стороннего наблюдателя, предоставить ему выбор между отстраненным, но реалистичным восприятием окружающего в экстремальной ситуации – и полным включением, когда, пусть временно, он вновь окажется в безопасности. «Третья позиция» на войне совершенно незаменима. В арсенале психолога должна быть как способность научить мгновенному выходу в нее того, кто собирается завтра в бой, так и умение сознательно выходить в нее самому.
На одном из занятий я демонстрировала эту технику с Леонидом, взяв его состояние в бою. Он послал «тому Леониду» из третьей позиции в виде конкретных образов такие качества: обостренное внимание, спокойствие, настороженность, а также мгновенную реакцию. Было замечено: до начала нашей работы он мог лишь слегка коснуться ногой зоны первой позиции (позиции «сам в себе»). После же добавления в нее ресурсов Леонид смог уже почти спокойно ассоциироваться с самим собой в ситуации боя. Он отметил, что чувствует себя нормально, – только чуть участилось дыхание, сердце бьется быстрее, образы приобрели четкость и тело стало упругим, «как пружина».
Некоторые от природы обладают особым талантом выходить в третью позицию. Они изначально способны увидеть ситуацию «со стороны» и при этом сохранить четкий контроль за своими действиями – так, как если бы держали в руках пульт управления собой. Для третьей позиции характерно панорамное видение ситуации и панорамное слышание звуков. Это делает возможным спокойно отслеживать как свое поведение, так и окружающую обстановку, и, соответственно, адекватно реагировать на перемены. Третья позиция не ведает ни страха, ни сострадания, ни агрессии. Это – кольчуга профессионала экстремальных ситуаций.
На обсуждении из группы был задан вопрос: что делать, если клиент захочет послать в ситуацию не «демонстрационные» ресурсные качества, а, например, жестокость, кровожадность, ярость и безжалостность? Наши участники в тот момент еще не успели испытать эту технику и не сумели прочувствовать на себе, что из точно выстроенной позиции наблюдателя просто не может возникнуть демонических желаний. Для третьей позиции свойственно чувство равновесия. Она сама стремится уравновесить первую и вторую позиции. Эмоциональные аномалии может давать только плохо осознаваемая вторая позиция («сам в другом»), т.е., в случае с военными, – вживание в позицию врага и в стиль его предполагаемого поведения.
Дело в том, что постоянно оставаться самим собой, сохранять полную самоидентификацию нерасчетливо, а иногда и просто невозможно. Солдат на передовой, ощущая свою уязвимость перед лицом грозного противника, в порядке психической самозащиты вынужден порой буквально выходить из себя и принимать воображаемый образ своего неприятеля: сильного и кровавого. В бою выбора нет: убивай или умирай. И, периодически влетая в позицию агрессора, он делает с врагом то, что, по его представлению, тот сделал бы с ним. (В роли агрессора, кстати, в ином, воспаленном страхом, воображении может выступать как отдельный боевик, так и целый народ, единственная «вина» которого в том, что этот боевик с ним одной крови.) Собственной, порой немотивированной, жестокостью он бессознательно пытается уничтожить или хотя бы запугать противостоящее ему чудовище и, таким образом, перестать его бояться. Если это удается, то фиксируется в памяти как способ поведения, который помог ему выжить. В дальнейшем такой человек будет применять найденную стратегию автоматически. А у окружающих может сработать врожденная склонность к имитации чужого «успешного» поведения, позволяющего сражаться и при этом уцелеть.
Итак, психологу на войне важно уметь грамотно определить позицию, в которой преимущественно находится его клиент, научить его видеть мир с иных точек зрения, по возможности отдавая себе отчет в их различиях, и не спонтанно, как раньше, а сознательно использовать достоинства каждой позиции, в которую ему доведется попасть по собственному решению или в силу обстоятельств.
«Работа со смертью» тоже входит в программу обучения на семинаре. Об этом я довольно подробно писала в первой статье о Чечне. Здесь же подробнее остановлюсь на чувстве вины, которое возникает у оставшегося в живых, – особенно, если это старший по званию или должности, и казнит себя за гибель того, за кого считал себя в ответе.
…У боевого офицера и начинающего психолога Константина два года назад погиб лучший друг Павел. За несколько месяцев до смерти тот был ранен и отправлен в госпиталь на лечение. Павел быстро встал на ноги и вернул былую физическую форму, но у него возник страх. После ранения ему предлагали остаться служить в родном городе, но он не мог смириться с тем, что друзья остались в Чечне рисковать жизнью, а его там нет. Павел принял решение вернуться в часть, никому не рассказав о своем состоянии кроме лучшего друга Константина. И в первый же день после возвращения он настоял на том, чтобы участвовать наравне со всеми в разведке боем, и -погиб. Константин боялся брать друга на операцию, которой он руководил. Но Павел спросил: «Ты что, мне больше не веришь?» «Верю»,— ответил он.
Павлу было жизненно важно доказать себе и другим, что он победил свой страх. Ему было жизненно важно показать друзьям, что он такой же, как и раньше, и на него можно положиться. Когда разведчики подходили к месту, Константин заметил, что движения у друга странные, пригибаться он забывает… Что делать? Возвращаться поздно. Приставил к нему бойца, чтобы тот следил за Павлом и сам пригибал его. Отряд нарвался на засаду. Многие погибли. Павел погиб первым. Нескольким бойцам, в том числе и Косте, чудом удалось вырваться.
Продолжение статьи по ссылке: https://n-vladislavova.com/blog-beregsili/tpost/fjue6zfhn1-russkoe-boevoe-nlp-v-chechne-chast-4
Русское боевое НЛП в Чечне: Часть 3
Моя работа психологом в Чечне во время т.н. «первой войны» была регламентирована международной гуманитарной организацией «Врачи Мира»: я обучала медиков нейро-лингвистическому программированию, а также оказывала психотерапевтическую помощь пострадавшим жителям. Общаться с военными сотрудникам миссии запрещалось – гуманитарные организации должны быть «вне политики». Поэтому делала то, что могла: раздавала солдатам листовки с информацией о Лаборатории психологии посттравматического стресса и психотерапии Института психологии РАН под руководством Н.В.Тарабриной, куда они могли обратиться потом.
Между тем на войне проблема психологической поддержки тех, кто непосредственно участвует в боевых действиях, особенно молодых ребят, чрезвычайно остра. Часто они гибнут из-за «неосторожного обращения с оружием» (очень сомнительный диагноз), из-за пьянства, наркомании и их последствий – от конфликтов между собой, приводящих порой к убийству, до суицида. Случаются также и необъяснимые никакой логикой побеги из расположения части. Это не дезертирство и, конечно, не попытка сдаться в плен: солдат бежит неизвестно куда, и ему безразлично, что он одинок и беспомощен на чужой территории.
Отметим и иную психологическую особенность, которая проявляется в действующей армии. В прошлую чеченскую кампанию в войсках возник массовый индуцированный психоз – среди призывников распространилось поверье: если напишешь домой, то погибнешь. Матери не получали писем по несколько месяцев и в отчаянии пытались выяснить, живы ли их дети. С той психической эпидемией не смогли справиться. Она прекратилось сама и только с окончанием боевых действий и демобилизацией солдат срочной службы…
Чем опасен массовый психоз? Эффектом возникновения новой реальности: боец на самом деле может погибнуть, написав домой. Очаги массового помешательства необходимо тушить в зародыше. Это известно, кстати, опытным спортивным тренерам: если они замечают у подопечного некий странный ритуал перед соревнованиями (типа тройного завязывания и развязывания шнурков, избегания взгляда стариков и т.п.), то мгновенно удаляют его из команды – подобное поведение может охватить остальных.
Другой особенностью армейских коллективов является необычайно острая реакция солдат на любое известие из дома, из жизни, воспоминания и мечты о которой согревают их в окопах. Например, типичное сообщение, что девушка его «не дождалась», воспринимается как крушение вселенной, хотя на гражданке он, вероятно, даже и не задумывался, любит ли ее. На почве «предательств» близких тоже случаются попытки суицида. Военные психологи рассказывали, как им трудно вызвать на откровенный разговор такого солдата. А ведь это необходимо, т.к. нет уверенности, что молодой человек, решившись уйти из жизни однажды, не сделает этого еще раз.
Между тем возникает вопрос: а кто же они сами, эти специалисты, в служебной обязанности которых – спасать других? Ответ неутешителен. Часто – переученные политруки и воспитатели. Об их профессиональной подготовке не буду. Отмечу другое: им ведь тоже нужна психологическая помощь. Они сами не выходят из экстремальной ситуации и точно так же воюют, как и их пациенты. В силу недостаточности образования и опыта им сложно добиваться результатов, которых от них требуют, – зато легко услышать в свой адрес такие претензии командира: «Ты почему возишься с каждым по полчаса? Не умеешь работать? Я тебя научу лечить любого за пять минут!» Начальство на местах пока еще далеко не «дозрело», чтобы относиться к военным психологам с должным пониманием и уважением. Случается, их направляют в штаб за пишущую машинку или на перевозку «груза 200», а помещение для работы отбирают под хозяйственные нужды. В таких вот условиях, на грани нервного срыва, действует наш коллега.
Один из таких наших коллег сказал на семинаре замечательную фразу: «В обязанности психолога входит заболтать человека, пока не подойдут серьезные специалисты».
Очевидно: ему остро необходим профессиональный инструментарий, конкретный набор психологических техник, чтобы с их помощью он смог бы поддерживать окружающих и самого себя. К тому же требуется, чтобы эти техники были точными и быстрыми. И, наконец, ясно, что психолог на войне должен овладеть ими в максимально короткий срок.
Именно поэтому мы с Владимиром Федякиным, как сотрудники НПЦ “АРИАДНА”, приняли решение провести серию семинаров-тренингов по НЛП для военных.
Уже состоялись три таких семинара – для психологов Минобороны, большинство из которых прибыло прямо из зоны боевых действий (10 дней по 10 часов), для врачей и оперативников Московской Службы спасения, участвовавших в ликвидации последствий терактов в столице (5 дней по 10 часов), и для психологов МВД, откомандированных на Северный Кавказ сразу же после окончания курса (10 дней по 10 часов). И теперь мне хотелось бы поделиться своими наблюдениями и мыслями, возникшими в процессе этой работы, сделать определенные обобщения по поводу применения техник НЛП уже не только в терапии мирных жителей на военной территории, но и в терапии самих военных, прямо вовлеченных в конфликт.
Семинары по НЛП отвечают перечисленным требованиям подготовки психологических кадров для армии и правоохранительных структур как нельзя лучше. При условии, что участники таких семинаров действительно хотят учиться и напряженно работать, овладеть основами метода возможно и без базового высшего образования. Да, у одних способностей больше, у других – меньше. Но не это главное. Главное, чтобы, помимо техник, наш слушатель усвоил принцип: не навреди.
Вот почему в фокусе программы специализированного семинара для военных психологов – калибровка и раппорт, которые осваиваются в самых разных вариантах. Слушатели должны выработать в себе навык внимания к невербальным проявлениям поведения партнера, замечать происходящие изменения по микромимике и микрожестам, глазодвигательным реакциям, по динамике мышечного тонуса и дыхания и т.п.
Упражняясь в раппорте, участники семинара неизбежно приходят к выводу, что, когда обеспечено доверие партнера на бессознательном уровне, – даже простой разговор или молчание могут быть эффективной терапией. Когда же контакта нет, то ни одна чудодейственная техника не будет работать. Калибровка и раппорт – тот краеугольный камень, на котором можно строить любое здание.
Осознав это, военные психологи ринулись в освоение раппорта как в бой. Тренировка в полном копировании партнера требовала пространства и частично проходила вне аудитории. Курсанты Военного университета не понимали, что происходит, и впадали в транс, когда видели, например, как друг за другом, нога в ногу шли два полковника: в руках у первого из них была папка, а второй держал руки точно так же, но… пустые! К первому обратились, спросив, который час, и оба, синхронно взглянув на часы, тут же сообщили время одинаковым голосом и с одинаковой интонацией. Или еще типичная сцена: два слушателя в абсолютном раппорте стоят в месте для курения – только один курит, а некурящий повторяет его движения. К ним с удивлением присматривается курсант и, в конце концов решившись, робко подходит и просит огня. К его сигарете одновременно тянутся две руки, но одна из них с зажигалкой, а другая… Словом, посторонние люди косилось на нас с опаской.
Я описала эти забавные моменты не для того, чтобы вас повеселить. Суть в другом: мы, тренеры, впервые столкнулись с такой дисциплиной и с таким самоотверженным отношением к учебе, как у военных психологов. Им было совершенно все равно, как они выглядят, эффектны или смешны: профессионалы получали задание и выполняли его с полной отдачей. При обсуждении результатов в круге мы, конечно, могли все вместе похохотать над казусами, но в сам момент упражнения слушатели сохраняли полную серьезность, и их не сбивали чужие озадаченные взгляды или вопросы.
Кстати говоря, раппорт ведущего с такой группой – дело тоже весьма тонкое. Хорошо привыкать к семинарам, куда приходят по собственному желанию, заплатив солидные деньги. Здесь же ребята собраны по приказу, многих из них вытащили буквально с передовой, они давно не видели жен – но в течение 10 дней даже прогуляться по Москве у них, оказывается, не будет времени. Учеба с утра до вечера без выходных. Опаздывать нельзя, выпивка исключается. Никто из них не имеет понятия, что такое НЛП, что семинар посвящен не скучной теории, а реальной практике. При этом все участники – боевые офицеры, а какая-то «столичная штучка», представьте, собирается их учить!
Для ведущего семинара первый день – самый тяжелый. Уже во время знакомства некоторые, особенно молодые, слушатели заявляют, что хотят только одного: встретиться с начальством и немедленно вернуться в часть, т.к. не желают адаптироваться по-новой”. Понять их можно. Но не дай Бог проявить слабину! Приходится реагировать адекватно ситуации: например, твердо предложить немедленно встать и покинуть аудиторию тем, кто уже все умеет и кому сертифицированный курс «НЛП-Практик» ни к чему. Да, полезно объяснить: этот семинар – для них и ведомства бесплатный – стоит больших денег, но ведущие работают здесь не за материальные блага и им неинтересно общаться с людьми, безразличными к своей профессии. Если после этих слов никто не уходит, значит, начало раппорта положено.
Однако уже к концу первого дня у нас обычно складывается добрая атмосфера, появляется удивление и заинтересованность, особенно после демонстраций эффектных приемов – например, быстрого снятия болевого синдрома. На второй день группа уже «въезжает» в материал, внимательно записывая и честно выполняя упражнения, но еще существует некоторое напряжение – ряд участников продолжает присматриваться к ведущим. И только к концу третьего дня все они начинают раскрываться. Это факт, что в каждом офицере живет авантюрный и бесхитростный мальчик, готовый со страстью отдаться новому увлечению. Их уже приходится уговаривать хотя бы иногда спать по ночам, а не отрабатывать техники. Слушатели из Минобороны приходили по своей инициативе за час до занятий, чтобы еще лучше отшлифовать навыки в парах. А по ночам они работали с соседями по гостинице, которые стали обращаться со своими проблемами. Еще бы, получить бесплатную профессиональную помощь! К психологам чуть ли не в очередь записывались. Им приходилось работать с разными случаями, среди которых было и изнасилование. Уже по одному этому можно судить, насколько ребята овладели раппортом – способностью мгновенно вызывать к себе доверие совершенно незнакомых людей.
Великолепным подарком для более глубокого усвоения калибровки и раппорта стало упражнение новосибирского психолога Юрия Чекчурина, много работающего с посттравматиками.
Схема такая.
Партнер А входит в определенное состояние, партнер В, произнося какую-нибудь нейтральную фразу, пытается «попасть голосом» в состояние партнера А. При этом тот дает указания В, например: говори на тон выше или ниже, медленнее или быстрее, больше интонируй или произноси звуки монотонно, потише или погромче, энергичнее или спокойнее. В результате А должен поймать на чувственном уровне момент «попадания» голоса в его состояние.
Часто это бывает приятное ощущение по линии плеч или в солнечном сплетении, но случаются и другие варианты. Упражнение дает возможность, во-первых, выработать навык следовать за партнером и уделять внимание тому, чего он хочет, во-вторых, обнаружить такие возможности своего голоса, каких раньше не осознавал, и, в-третьих, научится управлять своим голосом как одним из важнейших психотерапевтических инструментов.
НЛП-Тренер из Москвы Андрей Виноградов перенес это упражнение в кинестетическую модальность.
Партнер В на этот раз прикосновением пытается попасть в состояние партнера А, в то время как тот высказывает пожелания, например: дотронься не до плеча, а спины, нажим сильнее или слабее, руку держи дольше или отпускай быстрее. Участникам упражнения предоставляется шанс выработать в себе лучшее чувствование партнера на телесном уровне, большую свободу в общении прикосновением. Отличная прелюдия перед знакомством с «якорением»! После нее слушатели легко осваивают эти техники и ставят друг другу «волшебные кнопки» доступа к нужному комфортному состоянию. Излишне напоминать, как быстрые и мощные «якоря» выручают их потом в экстремальных ситуациях.
В завершение для закрепления навыков раппорта я даю упражнение, позаимствованное в мастерской к.пхл.н. профессора Ф.Е. Василюка. Оно также выполняется в парах.
«Клиент» должен выбрать какую-то значимую для себя проблему. Он может сказать о ней «терапевту», говорить вслух, а может и молчать. Задача клиента – интенсивно искать внутри себя пути ее решения. А задача терапевта – быть вместе с клиентом. В его арсенале есть для этого все возможности, кроме одной – он не имеет права произнести ни слова. Он может кивать, качать головой, улыбаться, делать какие-то жесты, прикоснуться к клиенту – словом, допускаются практически любые формы контакта, кроме вербальных. Через семь минут коллеги меняются местами. Время структурируется тихим голосом ведущего: «Две минуты истекли, пошли следующие…».
Суть этого упражнения в том, что терапевт не может спрятаться за привычные лингвистические формулы, за логику, за социально принятые способы реагирования. И в результате он приобретает опыт интенсивного проживания проблемы совместно с клиентом в строго отведенное время. Без объяснений становится понятно, как важно не бросить человека, пока процесс переживания не подошел к концу, дожить рядом с ним еще хоть сколько-нибудь после проведения техники, помогая клиенту завершить внутреннюю работу и вернуться к реальности. Упражнение «на молчание», как правило, приводит участников семинара к неожиданным озарениям как по поводу их конкретных проблем, так и по поводу жизни вообще. Вот, например, характерная реакция одной женщины: «Я только теперь поняла, что имеет в виду муж, когда, возвращаясь поздно домой с работы, просит просто побыть с ним рядом».
Обычно на семинарах объяснение техники ввода клиента в «контекст согласия» (нужно получить в ответ на три вопроса однозначные «да» для достижения эффекта бессознательного согласия со следующей командой) проходит как-то между прочим. Но для экстремальщиков важна глубокая проработка этого лингвистического приема, свободное владение им. Итак, идет показ техники (демонстрация, естественно, спонтанная, когда группа не ожидает подвоха), затем объясняется механизм ее действия, структура и правила выполнения. Задание на дом: написать по три жизненных примера «контекста» на случаи, когда он может пригодиться в работе. Назавтра при опросе на круге выясняется, что все не так просто, как показалось сначала. Память услужливо подсовывала вопросы, провоцирующие ответ «нет», – например, «У тебя ничего не болит?», «Тебе не холодно?» По неопытности вопросы получились громоздкими, требующими развернутого ответа – но в этом случае прием не сработает. Поэтому группа продолжает упражняться при коллективной проверке домашнего задания. Все вместе думаем, как этот вопрос можно было бы сформулировать точнее и короче, записываем наиболее удачные примеры.
Приведу несколько случаев использования «контекста согласия» в Чечне нашими слушателями – психологами из Минобороны.
Перед боевым дежурством, чтобы часовой не заснул:
Рядовой Ильин? Заступаешь на третий пост? О случаях нападения на пост слышал? Значит, службу будешь нести бдительно.
– Видел падающие звезды? Успел загадать желание? Хочешь поскорее вернуться домой? Будешь внимательно наблюдать за противником.
Перед боем:
— Ты – солдат? Ты в Чечне? Автомат заряжен? Значит, к бою готов.
Перед первым прыжком с парашютом:
– Служишь в ВДВ? Подготовку проходил? Парашют укладывал сам? Что ж, отлично прыгнешь.
Начало разговора с солдатом после попытки суицида:
– У тебя накопилось много проблем? Совсем плохо было? Думал, это единственный выход? Давай поговорим.
Врач из Службы Спасения использовал “контекст согласия” во время ночного выезда. Девочке после попытки суицида:
– Катюша, ты меня слышишь? Плохо себя чувствуешь? Красное вино было? (Пустая бутылка – около кровати.) Будем мыть желудок.
А вот примеры из опыта психологов МВД. Подследственному:
– Сидоров? Сидел за кражу? Минимальный срок получить хочешь? Тогда поможешь следствию.
В подразделениях внутренних войск на Северном Кавказе:
– В Чечне первый раз? О боевиках слышал? Автомат пристрелян? Значит, втянешься быстро.
– Одет нормально? Оружие проверил? Друзья в роте есть? Молодец. Поставленную задачу выполнишь.
– Дома ждут? Там все нормально? Стрелять научился? Вернешься живой.
– Утром кормили? Домой хочется? Ремень кожаный? (Это значит, что демобилизация близко.) До дембеля продержишься.
В последних двух примерах участники семинара затронули особенно важную тему: формирования установки на возвращение и, соответственно, на выживание. Солдаты, которые не представляют себе свое возвращение домой и не планируют будущего после демобилизации, находятся в группе риска. У некоторых из них возникает ощущение, что все происходящее – сон, но проснуться никак не получается. Или прошлое воспринимается как сон, а настоящее – как некая замкнутая в себе реальность без предыстории и продолжения. Безвременье. И психологу нужно помочь им восстановить связь с собой прошлым и собой будущим, ввести нынешнее существование в контекст всей остальной жизни, как период, закономерно вытекающий из предыдущего и естественным образом переходящий в новый, мирной, этап после возвращения с войны. Иначе «разрыв» целостности жизненного пути – бессознательный защитный и, в целом, полезный механизм – обязательно окажется тормозом, когда потребуется быстрая ориентация в критической ситуации, адекватная реакция и даже, возможно, нечеловеческие усилия, чтобы выстоять.Вот почему военным психологам полезно знать техники работы на «линии времени».
Одна из них – «Четко сформированный результат». Для солдата надо простроить по всем модальностям и с максимальным количеством деталей его будущее после возвращения домой, сам светлый момент возвращения, разные эпизоды на пути к окончанию службы со всеми специфическими их атрибутами – кожаным ремнем, дембельским альбомом и т.п. Думается, это самая действенная техника работы с будущим. А что же с прошлым?
Случается, наша память хранит и совсем некстати извлекает из своих кладовых не самый ресурсный опыт: «Вспоминать не хочется!» Недавняя психическая травма способна заслонить собой всю остальную жизнь – и вчерашнюю, и сегодняшнюю, и завтрашнюю. Или другое: пребывание в экстремальных, фронтовых условиях уже само по себе может разбередить застарелую психическую травму. Собственно, для чего человек вновь и вновь возвращается мыслями в травмирующую его ситуацию и вновь и вновь ее переживает? Дело в том, что это – метафорическая попытка что-то исправить, изменить в своем прошлом, возможно, повести себя там как-то по-другому. Но лишь только актуализируется тяжелый опыт – человека опять захлестывают прежние, парализующие аффекты, перед которыми он вновь оказывается бессилен. И травмирующий опыт проживается вновь… Заколдованный круг.
…Александр лежал у края поля. После внезапного взрыва сознание медленно возвращалось, но пошевелиться он еще не мог. Все ближе и ближе в темноте раздавался топот ног нескольких боевиков. Искали его. «Одын тут, точно!» Он вдавился в землю, что было сил. Но тут откуда-то возник рев прорвавшегося танка, и преследователи бросились в ту сторону. Уходящий звук мотора, стрельба, сполохи огня… Вскоре офицера накрыла тишина. И бессилие было в этой тишине. И смертельный ужас.
Такая картина вставала перед глазами участника семинара всякий раз, когда он вспоминал тот бой, где был контужен и чудом не попал в плен. И всякий раз он переживал все заново. Воспоминания мучили редко – плохо было то, что приходили они вдруг, неожиданно, когда Александр меньше всего был к этому готов. И он цепенел. И опять вжимался в межу, боясь не то, что застонать, – задышать. Столбняк отпускал только через несколько минут. Но в такие минуты он не жил.
Для этой тупиковой ситуации Владимир Федякин, с которым мы вели семинар, выбрал «Выход в третью позицию». Техника достаточно простая. Помочь клиенту увидеть себя в болезненной ситуации со стороны, глазами стороннего наблюдателя. Попросить описать, что там видит и слышит «тот Саша» и мысленно послать ему в подарок такие качества, что позволят ему чувствовать себя в прошлом если не комфортно, то хотя бы нормально.
– Что ты сейчас видишь? – спросил терапевт, как только они послали «подарки». – Как там Саша?
– А его уже нет. Уполз. Я ведь добрался тогда до своих…
Вот так. В бессознательном опыте офицера есть все – и как он лежит в ожидании мучительной смерти, и как, собрав в кулак последние силы, все-таки вырывается из ее лап. Но вспоминается, как правило, только самое ужасное. И мешает жить. Теперь же в Сашиной памяти встает спасение, его победа, наполненная силой и верой. И жить помогает.
Как мы видим, одного только восстановления целостности восприятия жизни в этом случае оказалось бы мало и даже – опасно. Была необходима психическая интервенция с целью изменить личностную историю клиента. Именно – изменить, перемоделировать, а не крушить безоглядно какой бы то ни было опыт без учета его важной и ценной для психики функции, как это делают сегодня некоторые наши незадачливые коллеги.
В литературе по НЛП встречаешь иногда настолько неэкологичные техники, что только диву даешься. Например, предлагается «прожечь плохую картинку лучом прожектора», «разорвать ее и выбросить». Авторы будто и не слышали ни о технике «Путешествие к глубинному ядру», ни о позитивном намерении любого поведения, к которому мы, нэлперы, причисляем страх, болезнь, горе… При работе с проекциями прошлого абсолютно ничего нельзя жечь, рвать, выбрасывать, стирать, взрывать или уничтожать другим способом – если, конечно, не хочешь травмировать клиента еще больше.
Вот почему, приводя в порядок «линию времени», надо прежде всего открыть клиенту доступ к роли стороннего наблюдателя, предоставить ему выбор между отстраненным, но реалистичным восприятием окружающего в экстремальной ситуации – и полным включением, когда, пусть временно, он вновь окажется в безопасности. «Третья позиция» на войне совершенно незаменима. В арсенале психолога должна быть как способность научить мгновенному выходу в нее того, кто собирается завтра в бой, так и умение сознательно выходить в нее самому.
На одном из занятий я демонстрировала эту технику с Леонидом, взяв его состояние в бою. Он послал «тому Леониду» из третьей позиции в виде конкретных образов такие качества: обостренное внимание, спокойствие, настороженность, а также мгновенную реакцию. Было замечено: до начала нашей работы он мог лишь слегка коснуться ногой зоны первой позиции (позиции «сам в себе»). После же добавления в нее ресурсов Леонид смог уже почти спокойно ассоциироваться с самим собой в ситуации боя. Он отметил, что чувствует себя нормально, – только чуть участилось дыхание, сердце бьется быстрее, образы приобрели четкость и тело стало упругим, «как пружина».
Некоторые от природы обладают особым талантом выходить в третью позицию. Они изначально способны увидеть ситуацию «со стороны» и при этом сохранить четкий контроль за своими действиями – так, как если бы держали в руках пульт управления собой. Для третьей позиции характерно панорамное видение ситуации и панорамное слышание звуков. Это делает возможным спокойно отслеживать как свое поведение, так и окружающую обстановку, и, соответственно, адекватно реагировать на перемены. Третья позиция не ведает ни страха, ни сострадания, ни агрессии. Это – кольчуга профессионала экстремальных ситуаций.
На обсуждении из группы был задан вопрос: что делать, если клиент захочет послать в ситуацию не «демонстрационные» ресурсные качества, а, например, жестокость, кровожадность, ярость и безжалостность? Наши участники в тот момент еще не успели испытать эту технику и не сумели прочувствовать на себе, что из точно выстроенной позиции наблюдателя просто не может возникнуть демонических желаний. Для третьей позиции свойственно чувство равновесия. Она сама стремится уравновесить первую и вторую позиции. Эмоциональные аномалии может давать только плохо осознаваемая вторая позиция («сам в другом»), т.е., в случае с военными, – вживание в позицию врага и в стиль его предполагаемого поведения.
Дело в том, что постоянно оставаться самим собой, сохранять полную самоидентификацию нерасчетливо, а иногда и просто невозможно. Солдат на передовой, ощущая свою уязвимость перед лицом грозного противника, в порядке психической самозащиты вынужден порой буквально выходить из себя и принимать воображаемый образ своего неприятеля: сильного и кровавого. В бою выбора нет: убивай или умирай. И, периодически влетая в позицию агрессора, он делает с врагом то, что, по его представлению, тот сделал бы с ним. (В роли агрессора, кстати, в ином, воспаленном страхом, воображении может выступать как отдельный боевик, так и целый народ, единственная «вина» которого в том, что этот боевик с ним одной крови.) Собственной, порой немотивированной, жестокостью он бессознательно пытается уничтожить или хотя бы запугать противостоящее ему чудовище и, таким образом, перестать его бояться. Если это удается, то фиксируется в памяти как способ поведения, который помог ему выжить. В дальнейшем такой человек будет применять найденную стратегию автоматически. А у окружающих может сработать врожденная склонность к имитации чужого «успешного» поведения, позволяющего сражаться и при этом уцелеть.
Итак, психологу на войне важно уметь грамотно определить позицию, в которой преимущественно находится его клиент, научить его видеть мир с иных точек зрения, по возможности отдавая себе отчет в их различиях, и не спонтанно, как раньше, а сознательно использовать достоинства каждой позиции, в которую ему доведется попасть по собственному решению или в силу обстоятельств.
«Работа со смертью» тоже входит в программу обучения на семинаре. Об этом я довольно подробно писала в первой статье о Чечне. Здесь же подробнее остановлюсь на чувстве вины, которое возникает у оставшегося в живых, – особенно, если это старший по званию или должности, и казнит себя за гибель того, за кого считал себя в ответе.
…У боевого офицера и начинающего психолога Константина два года назад погиб лучший друг Павел. За несколько месяцев до смерти тот был ранен и отправлен в госпиталь на лечение. Павел быстро встал на ноги и вернул былую физическую форму, но у него возник страх. После ранения ему предлагали остаться служить в родном городе, но он не мог смириться с тем, что друзья остались в Чечне рисковать жизнью, а его там нет. Павел принял решение вернуться в часть, никому не рассказав о своем состоянии кроме лучшего друга Константина. И в первый же день после возвращения он настоял на том, чтобы участвовать наравне со всеми в разведке боем, и -погиб. Константин боялся брать друга на операцию, которой он руководил. Но Павел спросил: «Ты что, мне больше не веришь?» «Верю»,— ответил он.
Павлу было жизненно важно доказать себе и другим, что он победил свой страх. Ему было жизненно важно показать друзьям, что он такой же, как и раньше, и на него можно положиться. Когда разведчики подходили к месту, Константин заметил, что движения у друга странные, пригибаться он забывает… Что делать? Возвращаться поздно. Приставил к нему бойца, чтобы тот следил за Павлом и сам пригибал его. Отряд нарвался на засаду. Многие погибли. Павел погиб первым. Нескольким бойцам, в том числе и Косте, чудом удалось вырваться.
Продолжение статьи по ссылке: https://n-vladislavova.com/blog-beregsili/tpost/fjue6zfhn1-russkoe-boevoe-nlp-v-chechne-chast-4
